Эрик Мортенсен, уроженец городка Фредериксхавн в Северной Ютландии, звезда первой величины в мире высокой моды, был трижды - в 1983, 1987 и 1994 годах - удостоен премии "Золотой наперсток", равнозначной "Оскару" в кинематографе. Свою карьеру он начал в Копенгагене как театральный художник, а затем под впечатлением работ известного французского кутюрье Пьера Бальмэна отправился в Париж, не без труда добился аудиенции у своего кумира, был принят на работу и в конце концов стал вторым человеком этого прославленного дома мировой столицы моды и личным другом его главы.

На выставку в Копенгаген Эрик Мортенсен привез 120 своих моделей, созданных за время работы как у Бальмэна в 1982 - 1990 годах, так и у Жан-Луи Шеррера, к которому он перешел в 1992 году.

Немыслимые туалеты - из шелка, тюля, шерсти, бархата, парчи, кожи, гипюра, газа, - отделанные мехами, птичьими перьями, блестками, жемчугом, вышивкой, дополненные всевозможными головными уборами - шляпами, большими и маленькими, вязанными шапочками, беретами, чалмами - и бижутерией - крупными серьгами, браслетами, ожерельями, кольцами... Их "представляли" манекены, белокожие и смуглые, брюнетки, блондинки, рыжие, все одного роста, одинаково стройные и длинноногие - воплощение современного идеала красоты. А фоном для этого блестящего парада высокой моды cлужили венецианские иконы XIV века, картины Якопо Тинторетто, Рембрандта ван Рейна, Питера Пауля Рубенса, Тициана, Франса Хальса, Яна Стена, Ханса Мемлинга, Оноре Фрагонара, Якоба ван Рейсдаля, Никола Пуссена, Клода Лоррена и других старых мастеров. Потусторонние взгляды пластиковых красавиц пересекались со взглядами вельмож, бюргеров, детей, нищих, святых, священнослужителей, останавливались на натюрмортах, пейзажах, бытовых сценках и сценах из священного писания...

Задумывая эту выставку, Мортенсен подхватил и на свой лад обыграл идею дизайнера Елсе Бюлов, выставившей в 1989 году свои модели в Музее искусств Северной Ютландии, а затем в Марселе - на фоне картин мастеров XVI - XVIII веков. Создавая свои модели, Мортенсен не предполагал, что они когда-нибудь окажутся в непосредственном соседстве со старыми шедеврами. Так что жанр выставки - это своего рода объемный коллаж, сопряжение разновременных и разностилевых произведений с тем, чтобы они представили новое единое целое. Коко Шанель сказала некогда: "Мода - это то, что вызывает у вас энтузиазм сегодня и над чем вы смеетесь завтра. С искусством дело обстоит как раз наоборот..." Вряд ли это суждение верно по отношению к Мортенсену: в своем творчестве он никогда не стремился разрушить существующие каноны, поразить воображение чем-то вызывающе новым, а напротив, следовал классическим, "вечным" принципам. Но тем не менее его модели и живописные произведения на стенах являют совершенно разное отношение к искусству.

Мортенсен, разумеется, считает, что картины Государственного музея искусств достаточно впечатляющи сами по себе и не нуждаются в каких либо дополнительных эффектах, - как, например, музыка Чайковского к "Лебединому озеру" без танцев или "Травиата" Верди без пения. Но при этом надеется, что аккомпанемент (то есть его модели) будет способствовать созданию более насыщенной и напряженной атмосферы в залах музея и притягательная сила картин великих мастеров увеличится благодаря новому окружению, способному вызвать неожиданные ассоциации. "Когда соединяешь вместе предметы из разных эпох, то привычные ноты звучат по-новому. Это может создать удивительное ощущение: мы начинаем слышать музыку, исполняемую инструментом внутри нас самих", - говорит датский кутюрье.

Бродя среди картин и манекенов, прислушиваясь к тому, как реагируют на это сочетание зрители, вдруг обнаруживаешь, что готов согласиться абсолютно с разными точками зрения: ты понимаешь и тех, кто, не обращая ни малейшего внимания на картины, то и дело тянет руку, чтобы пощупать дорогую материю или парик; и тех, кто, презрев "мифологию" живописных шедевров, воспринимает картины и туалеты как одно большое абстрактное произведение и следит за перекличкой цвета, линий, форм; и тех, кто, напротив, ощущает себя свидетелем рождения нового мифа - загадочного и прекрасного. Можно понять и скептиков, расценивающих экспозицию как китч, пусть даже самой высшей пробы; и принять совсем уж "радикальную" точку зрения, согласно которой, вся эта роскошь - не что иное, как еще одна манифестация "цветов зла". А друзья Мортенсена вспоминают, что его мать - женщина сильная и независимая, как всякая истинная ютландка, - получая от него в подарок платья, над которыми любая другая просто бы обмерла, неизменно бралась за ножницы и иголку, чтобы внести в них кое-какие необходимые изменения. Оставляя за собой последнее и решающее материнское слово.

Музей добился своей цели. Выставка имела колоссальный успех, так что ее не стали закрывать в конце августа, как было намечено, а продлили до середины сентября. Толпы посетителей, пресса в восторге... Датские и не только датские газеты охотно помещали фотографии Мортенсена - моложавого, улыбчивого, чуть курносого, чуть лопоухого и невозможно элегантного. А рядом, как положено, возвышаются то ли все те же манекены, то ли красавицы во плоти и крови, - разве, глядя на газетную полосу, такие мелочи разберешь?

Впрочем, если верить Мортенсену, то все это для него большого значения не имеет: "С юных лет я рассматриваю жизнь как промежуточную стадию к чему-то более высокому, более чистому и более совершенному, - говорит он. - Я всегда считал, что мы - те, кто допущен в мир искусства, - являемся привилегированными инструментами высших сил. Все даруется нам свыше. Сами по себе мы ни на что не способны. Это убеждение делает вас неуязвимыми для критики и скромными в успехе".